Взгляд психотерапевта из Киева: о войне, человечности и смыслах

С Софией Андрейченко, психологом-психотерапевтом из Киева, мы познакомились в третий день войны России в Украине. Познакомились через переписку и до сих пор остаемся на связи. В Литве много психологов, волонтеров и простых местных жителей помогают, работают с беженцами из Украины. Я попросила Софию, которая на протяжении всей войны остается жить и работать в Киеве, рассказать, как это – жить на войне. В силу нашей с Софией профессии мы обе надеемся, что наш этот разговор может быть полезен и тем, кто остался в Украине, и тем, кому пришлось оттуда уехать, и тем, кто сейчас общается с беженцами с Украины. Наш разговор состоялся 31 марта 2022 года, на 36-й день войны…

Вводное слово Софии:

Прежде всего, я бы хотела сказать, что все, что будет ниже изложено – это мой очень личный, субъективный опыт переживания войны. Он точно отличается от той войны, которую переживают сейчас люди в Харькове, Мариуполе или в Киевской области. В каком-то смысле война для всех для нас одна: один враг, одна боль за погибших и пострадавших, одна гордость за наших защитников и одна воля к победе, но каждый из нас в разных обстоятельствах сталкивается со своими индивидуальными вызовами.

Анна Винковскене: София, скажите, насколько поменялся мир в вашем понимании?

София Андрейченко: В 300-ах метрах от меня находятся два дома, которые не подлежат восстановлению. Это многоквартирные дома, в которые попала ракета, и они выгорели полностью. Это через два дома от моего. За мой дом тоже прилетела ракета, которая взорвалась. Я где-то неделю не могла нормально спать; когда ты все это видишь, я не знаю какими психологическими защитами надо обладать, чтобы остаться в таком же состоянии как до войны, так как подрывается очень базовое ощущение безопасности. Оно разрушается по мере того, как ты становишься свидетелем каких-то ужасов.

В Киеве происходит очень странная фрагментированная история. Где-то работает кафе, где-то два дома разрушены. Где-то полностью разрушен торговый центр с домами, а где-то сейчас будет открываться музей. И мы находимся в такой странной истории, в такой безопасной небезопасности. Потому что ни одну минуту в течение дня, несмотря на то, что сегодня в Киеве относительно тихо, я не бываю расслабленной. Я просыпаюсь и засыпаю в напряжении, и весь день я провожу в напряжении. Да, я могу спать, но это базовое напряжение не уходит. Поэтому я думаю, что мир поменялся значительно, изменения только начались. Война происходит очень быстро. Я думаю изменения будут очень мощные.

А.В. Откуда вы берете внутренние ресурсы, чтобы оставаться жить и работать в Киеве, т.е. оставаться жить на войне?

С.А. Для меня очень опорным было и есть волонтерство, в которое я вошла где-то на 3-4 день войны. Один очень дорогой киевский ресторан переквалифицировался на готовку еды нуждающимся. Мы (шефы кухни и волонтеры) готовим 1 тыс. – 1,5 тыс. порций еды ежедневно для ВСУ, территориальной обороны, для нуждающихся, для детской больницы. Для меня это переключение на такую простую деятельность – такой островок, в котором хотя бы на короткое время можно иметь иллюзию, что все нормально. Но это мой такой способ что-то делать. Я вношу свой вклад в поддержку тех, кто нас защищает, тем самым получаю ощущение причастности к мощнейшей силе сопротивления против российской агрессии. У каждого из нас сейчас свой фронт, и каждый на нем воюет как может. Мой – такой маленький, но самое главное, что он есть. Я понимаю, что у меня на это был ресурс, каждому свое. Кто-то уехал сразу, потому что ему было тяжело сразу. И это тоже нормально. Потому что, скорее всего, для такого человека находиться здесь, в Киеве, было бы разрушительно. Важно понимать, что реакция на войну очень индивидуальна.

Очень помогает перекличка, т.е. поддержание связей с близкими людьми, живы ли они, как они. Вообще, все, на что мы в войне можем опереться, – это на людей и на связи с ними. Пока ты в контакте, есть смысл, есть жизнь, а все остальное вообще не прогнозируемо.  Очень удивительный эффект, на сколько быстро сближаются незнакомые люди. Люди нуждаются друг в друге. Эмоционально мы переносим одну и ту же боль, и это приводит к очень близкому контакту.

Еще один важный островок нормальности для меня – я продолжаю работать, вести свою частную практику. И хоть часть клиентов пока не могут продолжать терапию, с некоторыми, кто сейчас находится не в Украине, я осталась работать в онлайн режиме, т.е. важная часть моей жизни продолжается.

А.В. Мы с вами как-то обсуждали, что, несмотря на весь дикий ужас войны, среди ваших людей и среди моих сограждан очень ярко проявляется человечность. Можете это прокомментировать шире?

С.А. Это такой уровень человечности, когда даже можешь ничего не спрашивать или не просить, люди подходят сами и предлагают помощь. Очень трогательное отношение к детям, старикам. Знаете, тут хочу заметить, я сама очень концентрируюсь на положительных моментах.  Поняла, что для моей психики, очень важно держаться за хорошие моменты. Я в каком-то смысле коллекционирую хорошие истории. Каждый день я очень много слышу страшных историй, которые я тяжело и глубоко переживаю, и в тоже время я понимаю, что мне очень важно видеть эти крупицы хорошего, которыми можно эту боль немного снизить.

Вот маленький пример: тот дом, который полностью разрушен, рядом стоит дом, который разрушен наполовину, в другой половине живут люди. И вот я вчера проходила и видела, что люди возле этого дома начали высаживать палисадники. Сажают небольшие черенки кустиков, которые начали распускать листики, и люди для защиты их прикрыли обрезанными пластиковыми бутылками. Это невероятный контраст, когда ты это видишь. Это очень трогательно, правда.  Мне теперь важно видеть ростки живого на фоне разрушенного: это можно сказать и про отношения, и про людей, и про помощь.

А.В. Во всем ужасе, который происходит, фокус внимания на „ростки живого“, как вы говорите, человеческого, помогает внести некий баланс в нашу психику, это очень важно для психического здоровья, немного смягчает травматические последствия опыта войны.

С.А. Знаете, еще хочу упомянуть такой момент, о котором многие говорят, что очень хочется помочь, помогаешь, но есть ощущение, что этого недостаточно.

А.В. Да, у нас в Литве это частая тема, мне даже приходится ее обсуждать со своими клиентами на консультациях, когда они поднимают вопрос: «А что я еще могу сделать?». Мы обсуждаем, в какой момент может прийти ощущение, что я сделал достаточно для того, чтобы помочь. И я думаю, что такое ощущение по сути может прийти только тогда, когда закончится война, когда закончится этот ужас, в котором мы так много испытываем так много бессилия. Поэтому каждому важно отслеживать эту свою собственную грань «сколько я могу сегодня».

С.А. Да, я думаю мы все находимся в заложниках у этой беспомощности, каждый на нее по-своему реагирует. Я обратила внимание, что пока есть возможность что-то делать – хоть чуть-чуть – это помогает быть. Я часто слышу от людей, которые уехали, и находятся в безопасном месте, что у них есть ощущение, будто они ничего не могут сделать, у них очень много апатии, и тогда беспомощность перерастает в безнадежность. Это тоже серьезный кризис для человека, который чувствует себя в сохранности телесной, но психоэмоционально он под сильным ударом.

А.В. Знаете, в первые недели войны в своей работе с клиентами я столкнулась с тем, что люди начали обесценивать то, о чем и в чем они живут. Я часто слышала: «А зачем мне сейчас решать свои маленькие беды, когда вот в Украине люди от войны погибают» или «Какой смысл в том, что я хожу на работу и там что-то делаю, когда люди умирают» и т.п. Война как будто забирает все смыслы жизни, которые мы привыкли иметь. Вы мне когда-то написали: «еще я себе пообещала, если я выживу в этой войне, я перестану забивать себе голову бесполезными рефлексиями по поводу смысла жизни. Я для себя просто приняла, что пока я жива – смысл есть». Мы так привыкли свою жизнь привязывать к смыслам, а то, что я жив, и в этом уже есть смысл, но мы принимаем это как само собой разумеющееся. Но ведь на войне „я жив“ – не само собой разумеющееся…

С.A. Да, да. Знаете, Анна, я еще думаю, что когда мы говорим о смыслах, часто имеем в виду что-то глобальное, т.е. чтобы это имело значение, это должно быть что-то невероятно большое. Я заметила, что сейчас происходит такое переосмысление смыслов, т.е. смыслы могут быть там, где что-то происходит даже ненамеренно. Пример: в течении нескольких первых дней, когда мы работали на кухне, наш юный повар каждый раз нам всем делал кофе и маленький десерт. Это был такой контраст, т.к. на тот момент в магазинах ничего не было.

В этих маленьких простых вещах было намного больше смысла, чем в миллиарде томов какой-то специализированной литературы. Очень много смысла можно находить в том, что рядом с тобой стоит человек, который говорит о своих переживаниях и слушает твои переживания. Очень много смысла в том, когда вы мне пишите: „как вы?“. Смыслы на самом деле находятся, как мне кажется, в очень простых жизненных вещах. Терапевтичными являются очень простые человеческие вещи, которые мы не видим как смысл, к сожалению.

И вот как раз война обостряет ценность очень простого человеческого взаимодействия. В простой жизни у нас есть какие-то грандиозные амбиции, которые мы называем смыслами, и мы часто проскакиваем человеческие отношения и все простое, не понимая, насколько это важно. Нарциссические высоты, которые мы берем, к смыслу имеют мало отношения, потому что часто, когда они достигаются, они ощущаются как пустые моменты. Но то, что нас наполняет, это какие-то маленькие теплые человеческие вещи: вовремя сказанное слово, поддержка и т.д.

Вот сейчас мы с вами говорим, и я вижу по новостным сводкам, что в Киеве что-то взорвалось, и я слышу воздушную сирену. Мне сразу хочется броситься читать, что произошло.

А.В. Вы проверьте сейчас, прочитайте, я подожду. Вам сейчас безопасно оставаться у себя в кабинете?

С.А. Я не буду сейчас читать, пока стены стоят, я могу говорить. Но это еще раз показывает ту фрагментарную реальность, в которой мы живем. Вот говоришь с человеком, а в другое мгновение включается сирена, все нестабильно и быстро меняется.

А.В. У нас в Вильнюсе на протяжении многих лет, кажется раз в год, при проверке оповестительной системы включают эту воздушную сирену. Жителей предупреждают о проверке, но все равно, когда я слышу этот звук, я пугаюсь. Этот звук сирены как будто проходит сквозь тело и каждую клеточку. Вы мне писали, что в Киеве можете слышать до 10 сирен в сутки. Скажите, на ваш взгляд, к чему можно привыкнуть на войне, а к чему нет?

С.А. К сиренам я привыкнуть не могу, к взрывам ракет тоже. Последние три дня наше ПВО (противовоздушная оборона) срабатывает почти каждые 10 минут. Происходит какая-то диссоциация во мне: тело реагирует спазмом на каждый звук, но мозг как будто уже начинает отличать звуки: где срабатывает ПВО, где ракета, где артиллерия, где звук летит на тебя, а где от тебя. Т.е. мозг пытается как-то разложить по полочкам, создавая некую иллюзию контроля того, что происходит, чтобы не бежать каждый раз, а хотя бы через раз. Иначе из укрытия и не выйдешь. Некоторые у нас так и делают, т.е. есть люди, которые с начала войны спрятались в метро и до сих пор там живут. Это про то, как мы все по-разному переживаем эту историю.

Возвращаясь к телу: мозг дает команду, что все хорошо, бежать не надо, а тело все равно бежит. Срабатывает на уровне инстинктов, т.к. включается животный страх. Адаптация происходит таким образом, что тело реагирует все равно, но ты даешь себе команду не бежать, потому что, либо ты уже устал, либо бежать уже некуда, или просто потому, что какая-то твоя жизнь все равно должна продолжаться. Но для тела это состояние очень плохо, это большой ущерб, т.к. происходит гормональное истощение.

А.В. София, скажите, ощущение времени у вас сейчас каково?

С.А.  Да, я кстати на эту тему разговариваю с очень многими людьми, которые находятся здесь, в Киеве. Ломается ощущение времени полностью. У нас ощущение, что от начала войны прошли года, а на самом деле прошло не больше месяца. У нас летоисчисление идет от начала войны. Я не скажу, какой сегодня день недели, март или апрель уже начался, но я точно вам скажу, какой сегодня день войны. Так работает травма, она очень четко делит жизнь на до и после.

Раскрываются два противоречивых аспекта времени: с одной стороны, оно тянется долго и непрерывно, с другой стороны, время бежит очень быстро. Вот, например, у нас в ресторане, где я волонтер, смена длится 6 часов. Для меня это время проходит как пол часа. При этом, когда начинается обстрел, такое ощущение, что это длится бесконечно, хотя это может длиться 10 минут. Вот и проявляется относительность времени: хорошее длится, кажется, очень коротко, а что-то тяжелое и невыносимое, долго: например, когда нужно спускаться в убежище и тебе кажется, что ты в нем сидишь годами, хотя прошло всего 1,5 часа. Таким образом, это очень рваные отрезки времени, они очень зависят от того, чем ты занимаешься, с кем ты находишься в контакте. Время очень относительно.

А.В. Скажите, два понятия Вера и Смерть, что вы можете сказать об этом в своем контексте, в контексте войны?

С.А. Жить на фоне смерти – это принять свою полную уязвимость и беспомощность перед ней. И периодами это очень больно и отчаянно.  В мирной жизни у нас поддерживается необходимая иллюзия, что мы что-то контролируем. Мы соблюдаем правила дорожного движения, делаем регулярные медосмотры и т.д. Мы разными способами снижаем тревогу по поводу смерти. Когда начинается война, иллюзий не остается. Мы сталкиваемся со смертью лицом к лицу.

Предчувствовать смерть – это очень неприятно. Одно дело размышлять о ней, когда нет прямой угрозы, и совсем другое, когда знаешь, что в любой момент может прилететь. Это, наверное, одно из самых невыносимых и неприятных ощущений. Это в большей степени телесное переживание, чем категория, исходящая из ума. Это как спазм.

Когда происходит ракетная атака, ты не знаешь, какое место будет наилучшим, его просто нет. Тебя может засыпать в подземном убежище или горящий осколок ракеты может попасть в твое окно, пока ты спишь. Любые логические доводы не срабатывают, и любая почва выходит из-под ног. И тогда остается только вера. Каждый раз, когда ложишься спать, нет никакой гарантии, что завтра ты останешься жив. И это состояние помогает принять какое-то смирение перед своей беспомощностью, и тут присутствует островок Веры. И в этом моменте приходит то, что можно назвать Богом, я называю это „Большим Другим“, это такая проекция хорошего большого родителя, который что-то может сделать, защитить. Вера – то, на что можно опираться, искать силу, а страх смерти очень парализует.

А.В. София, последний вопрос. Для меня лично с войной в Украине раскрылась и тема свободы, моей личной свободы, свободы моего государства. То, что ощущалось как само собой разумеющееся – имеющаяся свобода, сейчас вызывает во мне много благодарности.  Чувство свободы стало особенным для меня. Как у вас с понятием Свободы, поменялось ли что-то в ходе войны?

С.А. У меня есть четкое ощущение, что свобода находится в основе идентичности нашей нации. И парадоксально, что территориально мы очень мало времени были свободными. В 2014 году в Украине, во время „революции Достоинства“ был важный поворотный момент в сторону ценностей. Свободное выражение – основа для развития общества, и мы этот путь выбрали в 2014 году. Свобода – это очень большая ценность. Это как с фундаментом дома: он не очень виден, но он очень чувствуется. В зависимости от того, какой у тебя фундамент, ты понимаешь, насколько крепкий твой дом. И вот есть такие основополагающие вещи как Свобода, Вера, Смыслы, которые, возможно, в каждодневном опыте не очень видны, но они очень проявляются, когда происходят мощные трансформационные периоды. Когда происходят кризисы, мы всегда смотрим, что у нас в фундаменте. И у меня очень оптимистичный настрой на нашу победу в этой войне, т.к. мне кажется мы в этот конфликт вступили с очень разными фундаментами. Фундамент Украины более целостный, более смыслообразующий, и он более устойчивый на каком-то глубинном уровне.

А.В. Знаете, мне фундамент Украины видится более осознанным. Когда ты осознанно выбираешь свободу, ты ее чувствуешь, проживаешь, она уже не абстрактная фраза из книг, от нее тяжело отказаться.

С.А. Да. Войну выигрывают люди, войну выигрывает дух, а у нас есть духовное преимущество и ценности.